Крещенские морозы в этом году выдались самые суровые. Температура, то немного поднималась, то опускалась, держась около минус тридцати почти пятнадцать дней. Лопались трубы водопровода, замерзали ночами на улице нищие, в пик морозов крупные организации не работали.
На улице не помогала даже самая теплая одежда, приходилось бежать не как обычно, потому, что вечно опаздываешь, а потому, что страшно хотелось поскорей оказаться хоть в каком-нибудь помещении. Ноги немели от холода, пальцы на руках еле шевелились, не чувствовалось обычной зимней свежести, она пропала куда-то вместе с воздухом. Стоило пройти несколько метров по улице, все волосы, брови, ресницы, мех на шапке и воротнике покрывались белым инеем. Щеки, нос, лоб, казалось, промерзают сильнее с каждым шагом – сперва начинало слегка покалывать, потом, будто трескаться, постепенно кожа немела и становилась неподвижной, мороз чувствовался костями. Наконец, дверь сзади захлопывалась – и после влета в помещение можно было немного отдышаться и начать оттаивать, растирая горящие щеки и прихлебывая горячий чай.
Снилось порой…. не то что снилось,… будто казалось в полудреме — тепло, лето, бесконечное лето, потрясающей высоты чистое безоблачное небо, бесконечный палящий жгучий океан света солнца, плавящий своим теплом асфальт на дорогах. И песок, мягкий, как бархат – теплый, мягкий, податливый приятный песок под ногами…
30 января мороз немного отпустил, и я смог поехать на лыжах…
Тепло песка приятно греет ступни ног, когда босиком бесшумно ступаешь по побережью. Тепло расслабляет, его чувствуешь всем телом. Декоративные изгороди из прогретого солнцем песчаника покрывают до самой земли плети мелких розоватых цветочков. Гладкие ступени лестницы спускаются ближе к пляжу…
И вот знакомая заснеженная дорожка через редкий сосновый бор, поляна в глубоких сугробах слева, по краю которой, теряясь в молодых березках, начиналась лыжня. Мороз, напоминая о себе, покалывал щеки, покрывая их ощутимым румянцем. Под лыжами поскрипывал крахмальный снег. Ступать по наезженной лыжне было приятно, почти не требовалось усилий, чтобы легко ехать, быстро набирая скорость. Белые, немного с розоватым оттенком березки, склоняли надо мной свои длинные волнистые кисти ветвей, пушистые своими иголочками седого инея, переливающимися в лучах зимнего солнца. Рощица кончалась горкой, плавный склон с которой вел дальше…
Метрах в десяти-пятнадцати от воды стоят вечнозеленые пальмы. Бугристые ананасовые стволы пальм, крепкие, но будто пустые на ощупь, раскинули в вышине широкие зонты своих длинных плотных суховатых листьев. Пестрые цветы во множестве украшали клумбы под пальмами: красные, фиолетовые, желтые, рыжие, белые с красноватыми прожилками, мелкие и крупные самых разных форм цветы покрывают кустарники и землю в тени пальм. Гладкие блестящие листья высоких фикусов, узкие бумажные листья олеандров с розовыми или белыми крупными цветами, невысокие стриженные кусты каркаде в алых розах с желтыми вытянутыми тычинками, какие-то розовые колокольцы на длинных соцветьях, ковры насыщенно-зеленого цвета ровного газона с лимонно-салатовыми полосками от солнечных лучей…. Богатая южная природа…
Дальше лыжня сужалась до одной узенькой дорожки – не многие ездят туда. Иней и снег там покрывал почти все пространство в лесу. Казалось, что тут не может быть темно – кругом был свет, белый снежный свет. Не было почти веточек, не покрытых зимнем богатым убранством, низко склоненные под тяжестью снега ветви орешника, молоденькие будто в юбочках-сугробах, по-школьному веселые елочки и сосенки, корявые, в узловатых сучьях матерые старики-дубы, скромные стесняющиеся чего-то с потупленными очами березки; а вот и она… любимая моя ель. Не могу пройти мимо нее, чтобы не обнять, не прижаться к этому могучему, в несколько обхватов, грубому, но такому дорогому мне стволу ее. Гордо вздымает она вершину свою над молодыми соседями. Сильными цепкими старыми костлявыми пальцами корней надежно ель вцепилась в землю. Коричневыми глубокими морщинами коры покрыт ее обветренный ствол, вознесшийся ввысь. Ветвь за ветвью строится ее огромная крона. Живая богатырская сила в дереве этом…
Ясная погода, безоблачное небо, прожженная солнцем земля, буквально излучает терпкий сладкий аромат нектаров всех цветов, который смешивался с соленым запахом ветра, свежего влажного, живого ветра с запахом моря, водорослей. Огромные валуны цвета песочного печенья на берегу рассекали с силой и шипящим грохотом налетающие сверкающие пенистые волны. Прозрачные, как голубоватое стекло, переливающиеся лавины волн с белой, будто каракулевой опушкой пены от сильных ударов о берег превращались в водяную солоноватую пыль. Море, темно-синее, у самых рифов, в пятнадцати метрах от берега заметно светлело…
По неширокой просеке мимо старой вырубки лыжня уходила вглубь заснежено-густого леса. Петляя поворотами, дорожка пришла в старую еловую аллею, где царил вечный сумрак, немного разбавленный матовыми голубыми отсветами ледяного синего снега с редкими белыми пятнами света, пробивающегося через темные колючие глухие кроны. Еловый перелесок редел, оканчиваясь чудным сосновым бором. Хруст снега под лыжами, свист синицы где-то в отдалении. Запах хвои, морозного снега и зимнего ветра усиливался. Яркие, освещенные теплым солнцем красно-рыжие стволы сосен поднимались высоко над головой в бирюзовое небо. Кокетливо приподнятые ветви в длинной хвое, пушистой, болотного цвета, в солнечных желтых бликах припорошены не менее пушистым ватным снегом. Густые плавные сине-сиреневые тени деревьев ложились на воздушный снег ослепительной белизны…
Водяная гладь светлела от холодного фиолетово-ночного до бирюзового небесного цвета. Волны, догоняя одна другую, мерно с силой и непоколебимым упорством обрушаются на берег. Гул огромной раковины размером с океан. В даль до самого горизонта уходит сияющая светящаяся солнечными искрами живая постоянным движением морская гладь. Небо, море, солнце сливаются в едином свете…
Бор внезапно обрывался – до горизонта уходящее необъятное поле, заполненное морем света, ярким до рези в глазах. Огромное ослепляющее солнце на чистейшем небе, искрящиеся, подобно волнам морским просторы снега, далеко-далеко в легкой дымке сливающимися с самим небом…
Замираешь перед этим великолепием. Солнце, его так много, что закрываешь глаза. Чувствительными уставшими тяжелыми веками, кожей лица чувствуешь тепло солнца, легкое прикосновение ветерка с еле заметными бодрящими пылинками влаги …. … солнечные лучи греют лицо, руки, голову, проникают сквозь одежду. Тепло. Влажный ароматный воздух, его хочется вдыхать больше, снова и снова сладкими глотками вбирать в себя пропитанный светом и теплом воздух. Глубже вдыхаешь, еще глубже, до головокружения … чувствуешь толчки сердца в груди… еще вдох.
Открываешь глаза и море, не сказочное из сна, а самое настоящее, но такое же прекрасное уходит, сверкая, под самый горизонт. Совсем немного надо, чтобы попасть из русской морозной зимы в самое настоящее лето: доехать в не протопленной электричке до аэропорта и через четыре часа лёта оказаться на берегу Красного моря.
Скорей, скорей я хотел увидеть море, встать босиком на теплый песок. Но какие-то проволочки в аэропорту, дорога до гостиницы….
Рассматривая после километровой очереди мои документы на выдаче виз, араб беседовал со мной, сам же отвечая на свои же вопросы:
— На чатыри дна всего приехаль?
— Ах!, бедний, бедний!..
— И один? Совсем один? Даже бэз девушка?
— Ах!, бедний, бедний!…
Но я не считал себя ни бедным, ни богатым, я хотел скорее к морю.
И вот нас, небольшую группу из пяти-шести туристов, усадили в автобус. Один араб попросил у кого-то из наших отпить коньяка, увиденного в сумке. Открывая бутылку, он сел за руль.
— За рулем нельзя!!! – возмутился хозяин бутылки.
— За ваще задоровье, — со спокойной улыбкой ответил водитель и сделал большой глоток.
Еще почти час нас развозили по городу. Вечно улыбающийся организатор, представившийся как Абдель Хамид, предупредил, что вечером мы должны будем встретиться со своими гидами, двух из которых в разных гостиницах он назвал тоже Абдель Хамидом.
— А, парень шустрый, на две конторы работает, — решил пошутить один веселый турист.
— Чивоо?! – с непонимающей улыбкой поинтересовался Абдель.
Наконец, меня привезли к гостинице. Закинув вещи в номер, я побежал в столовую гостиницы хоть что-нибудь перекусить перед пляжем. Мучительное ожидание полдника. Голубая вода бассейна за стеклянной дверью соблазняла меня бросить все на свете и побежать туда, к воде, а еще лучше, к морю, запах которого чувствовался кругом.
Когда же после продолжительных поисков выхода к пляжу, я все же увидел эту сияющую морскую гладь, солнце уже настойчиво спешило за горизонт.
Со своим гидом Абдель Хамидом я познакомился только на второй день. Примечательный человек. Полный, добрый, с обаятельной улыбкой, аккуратно одетый, через небольшие очки, которые он постоянно поправлял, Абдель доверчиво смотрел в самые зрачки собеседнику. Мы раза три встречались с ним за время моей непродолжительной поездки.
Однажды мы, как и все его соотечественники, ехали по дороге по встречной полосе:
— А в Египте есть правила дорожного движения?
— Да, конечно, — улыбаясь ответил он и переместился направо.
— Вы давно за рулем?
— Уже почти год, мне очень нравится водить машину, это почти единственный вид спорта или развлечений, которые я себе позволяю.
— Так у вас море совсем рядом! Можно кататься на катере, на скутере, заниматься дайвингом или просто плавать!
— Я не умею плавать.
— Почему?
— В детстве не научился, а сейчас уже поздно.
— Почему поздно, вам же не 80 лет!?
— Мне 33. А для Египта это много. У нас обычно живут лет до 40-50. Так что мне осталось еще лет десять-пятнадцать….
Мы шли по городскому рынку вечером. Толкотня, высокие светящиеся витрины с блестящими сувенирами.
— Какие же у вас в России красивые женщины! – вдохновенно и с завистью сказал Абдель.
— А в Европе не такие красивые? в Испании, например?
— Там они на египтянок похожи. А в России и на Украине – самые красивые из всего мира, ни с кем их нельзя перепутать. У меня жена из Ростова.
Среди посетителей ресторана при нашей гостинице мое внимание привлек один итальянец с профилем, будто срисованным с фресок Джотто. Как-то после ужина я подсел к нему:
— Can you help me? Do you speak English? – спросил я у него на своем ломанном английском. Так начался диалог.
— Yes, of course! – с энтузиазмом ответил мой собеседник. Это был зрелый мужчина впечатляющей внешности, немного за 40 лет. Казалось, это настоящий европеец. Неторопливые элегантные движения, вежливость, исходящая от каждого слова и жеста, небольшие аккуратные очки, высокий лоб, ухоженные руки, представительная упитанность. К моему разочарованию он был всего лишь служащим в одном из отелей то ли Римини, то ли Риччони. Окончив college, он несколько лет проработал в Англии. Сейчас живет и работает в Италии. Решил один отдохнуть в Египте.
— А почему вы приехали одни?
— Да как-то не с кем и не зачем. Я не женат и у меня нет детей.
— Почему вы не женаты, вроде возраст уже солидный?
— Не на ком. Феминизм, — со вздохом ответил он, — а, прочем, это все нормально. (All is Okey) А в России есть на ком жениться?
— Конечно, если поискать. А чем вы занимаетесь в вашей холостяцкой жизни?
— Люблю путешествовать, катаюсь по Италии на велосипеде. Но моя работа занимает очень много времени, так что некогда скучать. Мне нравится работа и вполне устраивает.
— И вы счастливы?
Пауза. Он опустил глаза, медленно поднял руку и начал крутить свой ус.
— Ye, all is okey. I like my work, my contry & my life, — говорил мой знакомый кивая головой себе самому.
Я смутил его. Прав был Шпенглер.
Во дворе гостиницы находилась сувенирная лавка. В центре ее стоял небольшой столик, за который молодой парень по имени Амр, подрабатывавший продавцом, усаживал посетителей. В один из вечеров, когда нечем было заняться, а улицы прохладны и пустынны, за этим столиком оказался я. Амр был худощавым смуглым парнем с незакрывающимся от постоянной улыбки ртом. Он находился постоянно в каком-то движении, когда он сидел, бегали его глаза, вечно блистая каким-то скабрезным огоньком.
Пили чай, беседовали. Он рассказывал о себе, что-то спрашивал меня. Ему тоже был 21 год, он учился в Каире заочно, а тут подрабатывал, торгуя в палатке у родственников. Он работает в гостинице еще и ди-джеем по совместительству.
— Это здорово! Весь вечер музыка, танцы, русские девушки. Люблю русских женщин и хочу поехать жить в Россию! Это у нас тут строго, а у вас – сегодня женился, а завтра утром можно жениться снова на ком угодно. Но у меня уже есть невеста в Испании, через месяц поеду к ней.
Говорили мы дальше так же, продолжая темы. Закончился разговор тем, что он предложил мне всегда заходить к нему, если что-нибудь понадобится:
— Если будут проблемы, говорил он, лукаво улыбаясь, — всегда заходи, во всем помогу. («If you need suveniers, money, taxy, girls or «трах-трах»» — это одно из немногих русских слов, которые арабы выучили в Шарм-Эль-Шейхе, помимо «здаствуй», «трук», «тешево», «приходьите ище» и т.п.)
Ночь после этой встречи я долго не мог заснуть. Но не от его предложений, а от жуткого грохота, который раздавался с танцплощадки. Там на всю громкость играли попсовые русские песни. Но даже не они не давали мне сна, к ним я успел привыкнуть. Незабываемый аккомпанемент из подключенных к динамикам барабанам. Кто-то так старательно в них долбил, что заглушал то, чему собственно он аккомпанировал. Любопытней всего было чувство ритма у незадачливого музыканта. Это было подобно тому, если бы гиперактивного дебила посадить перед огромным барабаном, усеянном муравьями и прочими насекомыми, дать в руки барабанные палочки и попросить, как можно скорее изничтожить всех животных. Только музыку надо накладывать уже потом.
Вмиг пролетели мои четыре дня моря солнца.
Самолет приближался снова к Домодедово.
— Пристегните ремни, — говорила монотонным голосом стюардесса. – Мы прилетаем в Москву. Добро пожаловать в Россию, — с иронией продолжала она, — температура за бортом – минус 27 градусов.
Здравствуй, зима!