From Medieval chronic
Стихотворение в прозе
Hоябрь теснил на небе гнетущие серые гранитные глыбы туч. Заунывная изморось кропила выцветшую траву пожухшую и последние опадающие листья иссохшие, как кожа старческая.
Не видя дороги, не замечая сумерек по лугам, раскисшим от ливней студеных, по болотам туманным и лесам нагим, ступал медленно верхом на коне рыцарь. Ветрами и дождями истрепанная одежда ветхая виднелась из-под поржавелых пробитых лат его. В деснице крепкой сжимал он древко со знаменем приспущенным. На стяге том алела роза червленая. Забрало шлема воина было поднято. Глаза его, полные слез и печали, вдаль безнадежно смотрели. Шел он и пел песнь скорби своей.
По полям пустынным и лесам черным разносились одиноко звуки протяжные песни его. Лишь ветви деревьев да травы сухие, ветром холодным колышимые, подпевали ему.
Песнь его печальна была:
Куда сокрылось солнце и ушли теплые дни?
Где же ты, возлюбленная моя?
Отзовись на охрипший голос мой!
Вернулся я с полей бранных,
где защищал Родину от врагов нещадных.
Со славою пришел я облечь тонкий
стан твой парчою и шелками,
украсить чело твое жемчугами и самоцветами!
Кровь проливал я и ночи не спал,
чтобы сложить пред тобою сокровища.
Но обольстил тебя демон коварный,
мотыльком обратившийся черным.
Превратил тебя в розу алую,
что цветет теперь между терниями,
на высоком брегу озера Малинового,
где стоял прежде замок твой.
Ноги твои, пред которыми падал я ниц,
обращены теперь в корни,
червями пакостными увиваемыми.
А стан твой, что обнимал я, — одеревенел
и покрылся листьями колкими,
где скользят слизни гадкие.
Не померк лишь пурпур ланит твоих
и страстных губ, что целовал я!
Но мотылек схоронился в цветке алом.
Воспарить бы в небеса, грозою и дождем пасть:
Испепелить демона и омыть лепестки каплями.
О! Ни к чему мне теперь щит мой разбитый!
И не нужен мне меч мой затупленный!
Ибо роса на листьях твоих –
не слезы по нашей любви!
А там, где нежность твоя была –
Выросли шипы язвящие!
Вижу тебя, — сердце рыдает и трепещет.
Но не могу взять цветка в руки.
Боюсь преломить лепестков хрупких.
Лишь обоняю аромат тонкий.
Лишь любуюсь красою свершенной и
пою песнь печали моей.
Ах, не могу позабыть я образа ненаглядного!
Слышу горн пастуха –
вспоминаю танец наш на пиру короля.
Вижу леса и поля –
вспоминаю тропы, где гуляли мы.
Вижу красавиц крестьянок –
вспоминаю лишь о принцессе своей.
Был я в сверкающих высотах счастья,
а пал на дно пропасти непроглядной.
Если б знал я, что не увижу тебя, вернувшись,
бросился б в бою на копья сарацинские.
Слезы мои текут наземь
под ноги людей равнодушных.
И нет никого рядом,
кто мог бы понять скорбь мою
и разделить боль мою,
хотя песня моя стара, как это небо серое,
как эти ветер и дождь холодные,
как увядание красот лета из года в год…
Tак ходил он под знаменем розы алой. Звал он – и никто не откликался ему. Стучал он в закрытые двери – и не отворяли ему. Просил он – и не давали ему. Искал он – и не находил. Разбойники не грабили его, а смеялись над ним, вкладывая жаб бородавчатых в руку его протянутую. Мальчишки злодушные бежали за ним и бросали камни тяжелые во след ему под лай псов неотвязных и улюлюканье шутов скабрезных. Лишь птицы небесные, принося пищу ему, слушали песни его печальные.
И ударили морозы.
И осыпались лепестки алые на землю ледяную.
И разорвалось сердце рыцаря. Подкосились ноги его. Опираясь на хоругвь с розою кровяною, падал он, сквозь слезы видя печальный милый образ. И с выдохом последним губами остывающими произнес он имя незабвенное. Со стоном вздрогнув, земля приняла тело рыцаря.
Разверзлись небеса. На встречу возлюбленной по ступеням теплым лучей солнечных поднималась душа его, распевая песню радости.
А на грешной земле лишь ветви деревьев и травы сухие напевали мотив песни его, что стара, как небо серое, как ветер и дождь холодные, как красоты лета, увядающие из года в год….