Свет моего окна
выхватывает из мглы
снежинки, делая заметным
их тихое паденье из мрака во мрак.
Времена года
1. Зима
27 января. Раннее, сонное утро. Неприятная изморось, переходящая в мелкий снег. Плотные клубы серого месива тумана над головой. От сырости и пронизывающего сильного ветра погода кажется еще холодней. Тишина воскресного утра в ненастную погоду.
Церковь. Люди, словно вялые осенние мухи, приползают к середине службы. Из окон в храм льется какой-то холодный синий призрачный свет. От свечей и лампад исходит иной свет – теплый, земной; предметы, лица прихожан будто оживают от этих робких лучей. Древние тяжелые своды стен, поблескивающий позолотой иконостас и алтарь, оглашаются гармоничным, доходящим до глубин души, ровным спокойным и важным пением хора. Звук этот, не только слышится, но ощущается всем телом, проходит в самое нутро твое. Далекие смутные воспоминания.
Молитва. Молитва священника, молитва хора, молитва пришедших…
— …придите, поклонимся и припадем…
— … услыши нас, Господь…
— … Отче наш, иже еси на небеси…
Горящие восковые свечи, лампады, воскуряемый ладан сливаются в особый неповторимый запах церкви. Воздух становится густым, мягким, ощутимым. Свет приобретает объем.
К окончанию службы храм все более наполняют случайные люди, прохожие. Становится тесно и душно. Как маленькая шустрая птичка, исчезает ощущение святости места. Толкаются, ходят из угла в угол, суют дешевенькие свечки в подсвечники… суетятся.
Внесли покойницу – расступились. Небольшой гроб, обитый малиновым сукном, украшенный какой-то глупой тесьмой у крышки. Тяжелые годы избороздили морщинами ее когда-то красивое, горячее лицо. Теперь оно спокойно и холодно как никогда прежде. Прошли былые беспокойства, теперь ей все равно. Люди стоят кругом, священник и хор заняты своей работой. Каждый думает о своем. Мало кто скорбит о почившей, и не те это, возможно, кого любила она более остальных. Как часто люди ошибаются в главном.
— … прими, Господи, души раб твоих…
Кому какое дело. А завтра – лишь ветер над могилой, холодный снег, замерзшие цветы, да уже давно потухшие свечи.
Духота и теснота в церкви, холод усопшего, холод в глазах стоящих, холод улицы.
За стенами храма – тишина. Туман рассеялся, пошел снег, перешедший в дождь. Снова тишина прервала все звуки. А там, где кончаются облака, мороз еще сильнее, а небо – голубое. На снегу – толстый наст. Там нет людей, там тишина. Незамерзающий маленький пруд, стайка плавающих в полынье серых уток. Темная полоса леса вдали. Близкий запах березы и хвои, бодрящий морозный воздух. Только вороны галдят, растаскивая какой-то кусок.
Январь 2001
2. Весна
Конец апреля, середина весны. Теплые долгие вечера и ясные ночи. Растаял и высох последний снег по ямам и оврагам. Густо-алые закаты и яркие зори. Постепенно, с расстановкой пробуждается природа. Резвые воробьи с бойким чириканьем подлетают к ручью, гурьбой усаживаясь у края воды, пьют, кивая, то поочередно, то вместе, как по команде. Некоторые проходят подальше и купаются, весело барахтаясь. Оживает лес, наполняясь пеньем птиц.
А как пахнет весна! Чудо. Неповторимый запах сладости пробудившейся весны, распускающихся почек… тополь, береза, ива и верба, яркие молоденькие нежные веточки елей, первоцветы…
Вдруг по голубому уже разогретому небу поползла густая молочно-белая пена облаков. Все замерло. Тишина. Запахло дождем. Дорожки стали темнеть от крупных редких капель. И полилось….
Но не пролился бы дождь без ветра, который принес тучи и который рассеет их. Высоко над лугами, лесами, над всеми людьми, за облаками, в самом небе, вечно купаясь в лучах солнца, веет ветер своим дыханием весны. Откуда ты и кто? Зефир или ураган? Куда дуешь ты? К чему несешь? Кто управляет тобой? Ты везде и во всем. Ты охватываешь каждого, независимо от его желания. И жизнь, и смерть можешь нести ты. В вышине, за небесами и по самой земле можешь нестись ты, круша все на пути своем, или же мягко вея прохладой и умиротворением.
Апрель 2001
3. Лето
Конец июня. Жара, пьянящее тепло. Воздух теплый мягкий, пропитанный сочным ароматом множества цветов. Широкое, до горизонта простирающееся поле,… тот ветер весны не испугает своей силой, каждое движение его несет приятную прохладу, он пахнет ромашкой, лесом, скошенной травой, сладким нектаром далеких лугов. Солнце, сияя прямо над головой, так прогревает человека, что кажется, будто бы его просвечивает насквозь, не оставляя ни одну частицу тела неосвещенной. Всему солнце дарит свет и тепло, разморяя душу, расслабляя ум…. Клубника, черешня, персики и еще кислые плоды грядущего августа. Вся природа, солнце, трава, фрукты согревают человека, притупляя ощущения, делая его мягче, легче, бесплотней… Листья, трава утратили весеннюю трепетность и хрупкость; на смену пришла зрелость и законченность форм.
Июнь 2001
4. Осень
Песн. 8:7, 8.
Осенняя песнь из
«Времена года»
Чайковского, №10, оп.37.
Тяжелы камни земные, но тяжелее их печаль, что ложится на сердце человеческое.
Солёней и горше воды морской слезы людские.
Управляет погонщик лошадьми, повелевает народами царь, но, как трудно удержать узды чувств своих.
Прекрасны цветы Запада, дурманящи ароматы Востока, величественны горы и океаны… но ничего нет дороже милее ласкового взгляда и нежной улыбки.
Рушатся города, гибнут сокровища, идут войною род на род…. Но, далеко, надо всем, что ласточка вольная, парит мечта.
Встречаются птицы в небе широком, лани в лесу дремучем, караваны в пустыне безжизненной, встречаются и люди в жизни своей. Расходятся пути. Немногим суждено идти вместе.
Неисчислимы звезды небесные, но жестоко мало дней жизни человеческой.
Что тьма – будущее рожденного женщиной, что странник он и как горизонт — стремления его, что хрупкие цветы лилий – надежды его. Как земля с тленом, как жизнь со смертью смешено худшее с лучшим… сложно не заблудиться.
Ноябрь 2003
Сон?
Ехал я как-то в Рязань, по делам. Но, торопясь на электричку, а вернее просто так, как всегда, не купил билет. Как всегда, внезапно пошли контролеры. Они пошли, а я – побежал. Только вот станция оказалась, не подходящей для перебежек – двери, не успев до конца раскрыться, нагло пшикнув, тут же закрылись, оставив меня одного на незнакомой станции. Поезд, постепенно удаляясь, превращался в точку, увозя с собой мою надежду добраться до Рязани вовремя.
Станция не внушала доверия, одна колея железнодорожных путей, отсутствие расписания, кассы и даже вывески с названием остановки. Кругом ничего, кроме полей и леса, не было. Час ожидания под палящим солнцем не вселил в меня оптимизм – не прошло ни одной электрички, ни одного прохожего. К концу третьего часа ожидания изменения произошли – небо заволокло тучами и начал накрапывать дождь. Я решил укрыться от дождя в лесу.
Очутившись в лесу, я попал словно в иной мир. Там было как-то странно светло и сухо. Кусты глухой стеной отгородили лес от поля и станции. Густые кроны деревьев не пропускали ни света, ни дождя. К счастью, узенькая тропинка попалась мне на глаза. С уверенностью в близком избавлении от усталости и голода я пошагал в лесную глушь, положившись на «авось».
Сложно сказать, сколько времени я шел. Деревья, кусты, высокая трава и снова деревья, нескончаемая череда стволов, веток, листьев… «Ну где же уже?!»,- думал я. Жалость к пройденному пути, надежда и лень заставляли меня идти дальше в глубь леса, не позволяя вернуться обратно. Овраги, равнины, болота и глухие чащи… Тропинка, то превращалась в узенькую еле заметную в густой траве полосу, то вдруг продолжалась широкой дорожкой. Я шел, словно не замечая усталости, хотя в пути был не первый час. Я потерял счет времени совершенно, то смеркалось до густой темноты, то вновь рассветало. Моя жизнь, жизнь моего тела и разума замерла, я не понимал, что происходит. Не я шел, а коварная тропинка уже вела меня, видимо не первый день.
Чтобы не предаваться разочарованию, я смотрел лишь себе под ноги, а не в беспросветную глушь, куда уходила тропа. Трава, коряги, листья лопухов, лужи, грибы, разрытые норы кротов… все видимое расплывалось, сливаясь в один серо-буро-зеленый цвет. Совершенно неожиданно дорогу преградил огромнейший дуплистый, в несколько обхватов дуб. Обойдя его кругом, я нашел широкую щель, около которой обрывалась тропа. Эта щель-дупло была настолько велика, что я без труда прошел внутрь дуба. Сперва я мог различить только длинный белый мох, покрывавший землю, и часть стен грота. С течением времени глаза привыкали к темноте, передо мной будто раскрывались своды просторного помещения. У дальней стены, шагах в десяти от меня находился какой-то странный предмет. Я подошел ближе и увидел маленького седого-преседого, морщинистого сидящего старичка с пушистым черным урчащим котом на коленях. Увидев его, я, казалось бы, должен был испугаться, но, непередаваемый уют, сострадание, усталость притупили страх. В его древних, будто вышедших из тени веков чертах было что-то теплое живое, подкупающее доверие, родное, человеческое. Сквозь белые густые волосы из-под глубоких морщин на меня смотрели зоркие блестящие и удивительно знакомые глаза. И не мох это был у входа, а седая борода, плавно спускавшаяся с груди старца на колени, и с колен на пол.…
— Ну, наконец-то! — начал старичок, медленно поглаживая кота, — а мы уже заждались тебя. Сначала я поведаю тебе мою историю.
Все начиналось так мило, невинно, весело.… Давным-давно, еще при царе Горохе, когда поезда только начинали ходить по России, я был лихим студентом, жившим одним днем. Я не задумывался о последствиях, надеялся на «авось» и всегда удавалось… до одного случая. Нужно мне было поехать из Москвы в один провинциальный город. Торопился, торопился и не купил билет. Но тогда в вагон без билета не пускали, поэтому я пристроился на подножке поезда, надеясь, что смогу выдержать путь. Далеко уже мы отъехали от Москвы, но на одном из перегонов меня заметил проводник. Я был вынужден слезть, чтобы не попасть в более неприятную историю.
Станция не внушала доверия, одна колея железнодорожных путей, отсутствие расписания, кассы и даже вывески с названием остановки. Кругом ничего, кроме полей и леса, не было. Час ожидания под палящим солнцем не вселил в меня оптимизм – не прошло ни одного поезда, ни одного прохожего. К концу третьего часа ожидания изменения произошли – небо заволокло тучами и начал накрапывать дождь. Я решил укрыться от дождя в лесу.
В лесу дождя будто не было, там было как-то светло и сухо. Кусты глухой стеной отгородили лес от поля и станции. Густые кроны деревьев не пропускали ни света, ни дождя. Узенькая тропка попалась на глаза. Не задумываясь, я пошел по тропинке. Сложно сказать, сколько времени я шел. Стволы, стволы, ветки, какой-то камыш и снова стволы деревьев … «Ну, когда же уже?!»,- думал я. Надежда и лень заставляли меня идти дальше. Низины, поля, топи и темные чащобы… Дорожка извивалась как могла, становясь то шире, то уже. Не замечая усталости, не первый, видимо, час шел я по лесу. Я забыл о времени и не знал о времени суток. Моя жизнь будто замерла. Не помнил откуда и зачем я шел, в руки тропинки отдал я судьбу свою.
Спокойно я смотрел себе под ноги. Листья, палки, лопухи, грязь, поганки, мышиные норы… все видимое расплывалось, сливаясь в один зелено-буро-серый цвет. Вдруг тропинку преградил огромнейший дуплистый, в несколько обхватов дуб. Обойдя его кругом, я обнаружил широкую щель, у которой дорога обрывалась. Эта дупло-щель была настолько велика, что я без труда пролез внутрь дерева. Гулкая пустота наполняла пространство темных сводов. Надеясь, что, набравшись сил, смогу двигаться дальше, я прилег и уснул на теплом земляном, покрытым мягким зеленым мхом полу.
Долго я бродил по лесу, но каждый раз снова и снова приходил к одному и тому же дубу. Не было дороги обратно, тропа, протоптанная лесными зверями, завела меня слишком далеко в лес. Да и возвращаться мне уже не хотелось. К чему все эти дела, проблемы…. И стал лес моим домом. Звери понимали меня, а я – их. Тут не было ни дня, ни ночи – это были вечные сумерки леса. Время проходило по-прежнему столь же загадочно – я не замечал его и почти не спал. Только руки все больше покрывались морщинами. Я смирился с судьбой, жил спокойно и счастливо.
Однажды мы шли по лесу со старым оленем и размеренно беседовали. В тот самый момент, когда ему захотелось пить, мы проходили мимо небольшой круглой лужицы. Он наклонился и прикоснулся губами к кромке воды. Но, каково же было наше удивление, тому, что лужа оказалась твердой как лед, но не холодной. Нельзя было понять, где дно, ничего не было видно, кроме отражения пьющего. В поисках разгадки мы попытались подкопать лужу и обнаружили лишь плоский твердый диск. И тогда отдаленные воспоминания проснулись в моей голове – это же специальное изобретение людей, чтобы смотреть на самих себя!
Мы откатили находку в мой дом. Но долгое время она не давала мне покоя – я не мог вспомнить, как эта штуковина называется. Вспоминал, вспоминал… так и не вспомнил, надеялся, что воспоминание появится само. Я сел и стал ждать. Ход времени я наблюдал по росту бороды. Все это время я не обрезал и не опаливал ее. Видишь, как долго я сижу. Но, наконец, дождался.
Взгляни-ка на эту вещь. Она там – в углу слева, — договорил старец.
Я невольно обернулся и сделал несколько шагов в указанную сторону. Ничего не выдавало присутствия того предмета в углу. Я протянул руку и ощутил нечто холодное под плотным слоем пыли и грязи. Непроизвольно я начал стряхивать пыль. Повеяло ветром.
— Да, это же зеркало – сказал я, продолжая очищать стекло. Все ясней и светлей становились очертания отражения. На мутной поверхности зеркала я стал видеть очертания своего лица, но, чем чище становилась поверхность зеркала, тем меньше я узнавал себя. На меня смотрело изрытое морщинами и окаймленное необъятной седой бородой лицо старичка с ухмылкой и презрением в глазах.
— Что такое, в чем дело? — воскликнул я, отпрянув. Порыв ветра из зеркала до того усилился, что я не мог уже твердо стоять на ногах. Оглушительный хохот раздавался кругом. Вдруг, зеркало покрылось белой сеткой трещин и взрывом, будто брызгами воды плеснуло на меня. Осколки продолжали лететь в меня, пронзая насквозь. Я уже ничего не видел и не слышал, ветер, пронизывающий холод и сквозь тело с бешеной скоростью проносящиеся осколки зеркала. Вдруг что-то черное, гадкое и холодное вцепилось в мое плечо и начало нещадно разрывать его в разные стороны. Я очнулся.
— Молодой человек, ваш билетик, пожалуйста!
Май 2005.
Поле
Горячий, как из бани, воздух омывает лицо, щекочет тело развевающейся одеждой. Густой сочный аромат трав, несет с поля ветер. Вдыхаешь его, будто делая глотки теплого вкусного чая, и не можешь остановиться.
Поле, полное цветами, расстилает впереди свои широкие просторы. Меленькие хрупкие синие, желтые, красные цветочки в беспорядке, цветными яркими пятнами рассыпаны по гладкой желто-зеленой траве. Волнами морскими колышется уходящее за горизонт живое, движущиеся пространство. И поверх этих, набегающих одна на другую, волн, белый мягкий пух летит с поседевших макушек чертополоха.
Солнце. Много солнечного света кругом, все погружено в ласкающие лучи солнца. Только в лесу притаились легкие светлые тени. Трава за лето пропиталась этими бесконечными лучами, светом, теплом и стала желтой.
Ни души кругом. Ритмичное беспрерывное летнее стрекотание хора кузнечиков. Ветер играет травой и вершинами гордых деревьев, то, шурша, то, гудя, то, завывая. Посохшая трава шелестит под ногами. В ветвях деревьев леса, где-то вдали еле слышно щебетание. Это не тишина, это песня природы, обращенная к самой себе.
Небо…. Не описать неземной синевы чистых высот его. Блеск лучей солнца над глубиною неба похож лишь на блеск искреннего чистого счастья в глазах ребенка.
Август 2005.
Интервью с Богом
Однажды мне приснилось, что я беру интервью у Бога.
«Так ты хочешь взять у меня интервью?» — Бог спросил меня…
«Если у тебя есть время», — сказал я…
Бог улыбнулся.
«Моё время – это вечность. Какие вопросы ты хотел мне задать?»
«Что больше всего удивляет Тебя в людях?»
И Бог ответил.
«Им наскучивает детство, они спешат повзрослеть, а потом мечтают опять стать детьми».
«Они теряют здоровье, зарабатывая деньги… А потом теряют деньги, восстанавливая здоровье».
«Они так много думают о будущем, что забывают настоящее настолько, что не живут ни в настоящем, ни в будущем».
«Они живут так, как будто никогда не умрут, а умирают так, как будто никогда и не жили».
Его рука взяла мою, и мы помолчали некоторое время…
И тогда я спросил:
«Как родитель, какие уроки жизни ты бы хотел, чтобы твои дети выучили?»
«Пусть знают, что невозможно заставить кого-то любить их. Всё, что они смогут сделать, это позволить себе быть любимыми».
«Пусть знают, что нехорошо сравнивать себя с другими».
«Пусть учатся прощать, практикуя прощение».
«Пусть помнят, что ранить любимого человека можно всего лишь за несколько секунд, но, чтобы залечить эти раны, могут потребоваться долгие годы».
«Пусть поймут, что богат не тот, у кого больше, а тот, кто нуждается в меньшем».
«Пусть знают, что есть люди, которые их очень любят, просто они ещё не научились выражать свои чувства».
«Пусть осознают, что два человека могут смотреть на одно и то же…, а видеть это по-разному».
«Пусть знают, что простить друг друга недостаточно, надо так же простить самих себя».
«Благодарю за Твое время»,- сказал я робко. – «Есть ещё что-то, что Ты хотел бы передать своим детям?»
Бог улыбнулся и сказал:
«Пусть знают, что я здесь для них… всегда».